За спиной у сидящих в библиотечном зале, ближе к стенам, стояли огромные глобусы, такие тяжелые, что их обычно не вращали, а обходили вокруг, если нужно было что-то посмотреть, и не уступающие им по размеру модели плоского мира, со слонами и черепахой, — мало ли кому что понадобится. Здесь же подвешены были свитки и папирусы с самыми ходовыми картами, чаще всего требуемыми династиями королей и списками политзаключенных в Северной Ирландии.
Гвидион влетел в библиотеку, запыхавшись, проехал по скользкому полу до библиотечной кафедры, ухватился за нее обеими руками, затормозил и сказал:
— Отец библиотекарь, мне надо что-нибудь из Демокрита с Эмпедоклом!
— Насколько мне известно, в соавторстве они не писали, — отвечал ему святой Коллен, отрываясь от оформления только что поступивших книг. Он приучал младших учеников к точности формулировок.
— Ай-й-й, ну, я не так сказал. Из Демокрита и из Эмпедокла. Ужасно надо!
— Для статуй? — предположил святой Коллен. Гвидион отчаянно закивал. — Что-нибудь придумаем, — он повернулся и стал рыться на ближайших полках у себя за спиной. — Демокрит, помнится мне, говорил: «Пусть женщина не рассуждает — это ужасно».
— Вот поэтому Керидвен мне его и передала, — сказал Гвидион.
— Эмпедокл же говорил: «Кто затевает беседу с мудрецом, для начала сам должен быть мудр», — и отец библиотекарь выложил перед Гвидионом две немалых размеров книги. — Это для начала. Вот еще одна, про которую Цицерон сказал, что кто возьмется ее читать, того он назовет не мальчиком, но мужем; того же, кто прочтет Саллюстия, говорил Цицерон, я готов считать не человеком, но богом, — и поверх всей стопки легла книга Саллюстия «Эмпедокл». С этим грузом Гвидион отправился, пошатываясь, за длинный стол у окна; святой Коллен напутственно перекрестил его и всыпал ему в руку горсть орехов мудрости, которые неизменно в изобилии держал для младших студентов в потускневшей чаше святого Грааля, стоявшей у него под рукой.
Раньше святой Коллен был отшельником, но на тринадцатый год отшельнической жизни он так устал от постоянного шума и столпотворения вокруг, что с радостью перебрался в школу, едва ему предложили это место.
Все до единого преподаватели были возмущены тем, что позволял себе Тарквиний Змейк, который под видом подготовки к встрече инспекции немилосердно всех угнетал. Пользуясь властью, данной ему Мерлином, он в первый же день отдал несколько совершенно ни с чем несообразных распоряжений: временно стереть из расписания искусство забвения, древнейшую дисциплину «Язык зверей и птиц» временно именовать оскорбительным названием «Введение в протолингвистику» и ни в коем случае, ни под каким предлогом не упоминать о том, что профессора Орбилия Плагосуса зовут Орбилий Плагосус. И это было только начало. Тарквиний Змейк появлялся в самых неожиданных местах и отдавал приказы все более и более дерзкие. Как с возмущением рассказывал сам профессор Курои, Тарквиний Змейк возник на рассвете у него в спальне и сказал довольно-таки язвительно:
— Дорогой коллега, не могли бы вы на три-четыре дня воздержаться от метания молний, в особенности в приезжающую комиссию?
Он настоятельно попросил доктора Мак Кехта временно вывести кровавые пятна с одежды и даже одолжил ему для этой цели склянку какой-то жидкости — не менее въедливой, чем он сам.
Профессор Финтан в беседе с Морганом-ап-Керригом вообще выразил изумление по поводу того, что Мерлин мог поручить прием инспекции человеку с запятнанной репутацией, каким был Змейк.
Темное прошлое Тарквиния Змейка не мешало ученикам обожать его, но преподаватели, люди менее восторженные и более осведомленные, поговаривали, что было бы все же лучше, если бы он не служил в свое время Кромвелю. Связь с Кромвелем была обвинением настолько тяжким и самодостаточным, что когда Мак Кархи однажды беззаботно ввернул, что нисколько не удивится, если Змейк и при Генрихе VIII что-то такое выкаблучивал, Курои прервал его и с суровой уверенностью заявил, что в то время Змейк еще не родился. При этом он так скривил рот, что сразу стало ясно, что он хочет сказать: репутацию Тарквиния нет нужды подмачивать дополнительно, — имя его и так достаточно сильно забрызгано. Все искренне недоумевали, почему Мерлин доверяет Змейку и как можно допускать такую личность к ученикам, но когда однажды профессор Мэлдун улучил момент и спросил об этом Мерлина напрямую, тот с рассеянным видом заговорил о погоде, о том, что пора бы разогнать над школой облака, и отправился с букетом шотландского чертополоха проведать своего пони.
…Когда Мерлин, во время какого-то проблеска, случайно осознал всю непосильность задачи, возложенной им на Змейка, он взволновался, выбежал в коридор, похватал за рукава каких попало преподавателей и стал убеждать их:
— Я опасаюсь, что я тут слишком много… э-э… взвалил на Змейка. Змейк должен и подогнать расписание под требования нынешней системы образования, и замаскировать факт существования… э-э… кое-кого из коллег, и то, и это. А потом, эта… переходящая башня? Это же никаких рук не хватит. Коллега Курои, не в службу, а в дружбу, возьмите на себя хотя бы расписание. Облегчите Тарквинию жизнь.
— Я вообще избавил бы его от этого бремени, — тут же громогласно отозвался Курои, давно полагавший досадным недосмотром то, что Змейк до сих пор жив. — Причем с большим удовольствием.
Впрочем, профессор Курои всегда и во всех случаях требовал крови, и коллеги давно уже принимали это спокойно. Мерлин переключился на Мак Кархи: